Дым от боевой рыбы,
И дождь промочил насквозь,
И рулевой ушёл от берега,
И сараи опрокинулись, и силос разлетелся
По пятнадцати милям плохого асфальта,
И Верзила Бык Трометер к обочине прицепился,
И бультерьеры затрепетали
перед неистовой скачкой Паучишки.
И Большой Джон Джиззам из центра Чисолма
Улетучился со старой миссис Шторм,
И они нашли Птицу Ланди под бочонком гвоздей,
Нечестивого, пробу ставить негде,
Ещё тёплого после двадцати девяти дней
На чёрствой горбушке хлеба.
Он добурился до внешнего мира
И вцепился как клещ в свой берег.
Жизнь осветилась луной и помрачнела,
посинела и намазала лыжи,
И все часы взорвались в неистовой скачке Паучишки.
И холмы поднялись величественной тройкой,
И оставили меня обуреваемым силами,
что во мне кроются —
Громким, как океан, холодным, как стол,
Алым, как вода в реке плоти.
А он зашивал свои штаны,
пока подковывал мула,
И боролся с ветром, который навстречу дул.
Но красотка с поддельным задом к обочине прилепилась,
И он затрясся в неистовой скачке Паучишки.
И все творцы скульптурных задниц,
и вырванные с корнем деревья,
и я — проорали шикарно туда, где кролик роет нору.
И рулевой, жокеи, землевладельцы, и ты —
Пробивались сквозь встречный ветер с юга,
И девять жизней потратив,
он сел на своей квартплате,
Красуясь с красной рыбой во рту.
А я так и не обнаружил снаружи другого дня,
Потому что неистовой скачки Паучишки хватит с меня.
