Боже, как я люблю переворачивать свой грустный мирок
вверх тормашками.
Боже, как я люблю переворачивать свой грустный мирок
вверх тормашками.
В моей голове — шум,
шипение, шелестение, шуршание.
Знаешь, я боюсь, что всегда буду
выходить из своей мамы
вверх тормашками.
Разве ты не любишь переворачивать
эту грустную маленькую девочку
вверх тормашками?
Я знаю, что ты любишь переворачивать
эту грустную маленькую девочку
вверх тормашками.
Но моё сердце говорит, что ты был
раз-раз-раз-разбит.
Я знаю, что ты до сих пор
выходишь из своей мамы.
Но когда же ты станешь самостоятельным?
Говорю же, этот мир болен.
Твои слова: «скажи мне, что это делает нас такими, милая».
Видишь, ты всегда отыскиваешь мои ошибки
быстрее, чем свои собственные.
Говоришь: «мир мало-помалу избавляется от её демонов».
Я отвечаю: «детка, что ты курил?»
Ну, мне приснилось, мне приснилось, мне приснилось,
что я любила чернокожего парня.
Мой папочка наорал бы на меня.
Боже, я бы хотела перевернуть
эту маленькую грустную девочку
вверх тормашками.
Думаю, любое прикосновение всё же лучше, чем ничего,
даже вверх тормашками.
Ты же видишь, я запуталась,
и в волосах у меня — котенок.
Мне нравится слово «цинциннати» —
ведь оно то единственное, что мы не в силах
перевернуть вверх тормашками.
Итак, я отыскала секрет жизни,
я отыскала секрет жизни:
я в порядке, когда всё остальное — не в порядке.
Мы всё переворачиваем и переворачиваем
наш грустный мирок вверх тормашками.
Разве нам не нравится переворачивать
наш грустный мирок, детка, вверх тормашками?
В моей голове — голос
шепчет, трещит, не замолкает.
Он говорит мне: вы всё такие же,
и выходите из своих матерей,
и выходите из своих матерей
вверх тормашками.
